В субботу 26-го я побыла сиделкой у 85-летней бабушки. У нее рак желудка, о котором она не знает - родные в разговорах с ней грешат на язву. Постоянные боли: и голова и органы. Резкое похудение с 80 до 39 за 4 месяца. У нее безумно мягкая кожа, демонстрирующая почти всю кровеносную систему. Она еле ходит, но упорно старается сама добираться до кресла или уборной. Самостоятельно оборачивает сухими маленькими пальцами вокруг руки серую липучую полосу для измерения давления. "Неприятная вещь!" - говорю, вспоминая сутки с таким аппаратом, срабатывающим каждый час, даже ночью. "Ничего, терпимо",- пытается улыбнуться. В этот день с давлением ещё было более-менее, следила за ним. Знаю, что иногда ей бывает особенно плохо, предобморочное или долгие тошнота с головокружением. Когда я ехала утром - немного опасалась, а как оно, а если так случится - не самой рвоты, а того, что... ну... "не успею". Теперь мне спокойно. Она не из тех, кто озлоблен на мир и не отказывается от лекарств, не вредничает, только чтобы другие чувствовали себя виноватыми. Она принимает помощь, когда не может справиться и отказывается, когда ее собственной гордости и небольших сил хватает. На удивление ясный ум и суждения. Когда дочь собиралась уходить на день рождения к маленькой внучке, бабуля тихо, но твердо говорит вслед: "Передавай привет<пауза>... и поздравления!". Дочь уже не обратила внимания, она опаздывает, торопится, почти за дверью. Я подумала, что бабушка и раньше была внимательной и вежливой, и в течение дня не разубедилась в этом. Слышит она плоховато, и мы не так уж много разговаривали, но я могу сказать, что получила удовольствие и, как успела заметить, она тоже. Да, почти все совместные часы мы смотрели телевизор. Ну не в салки же, верно? Комментировали. Сочетание старой мебели, стульев, обмотанных дырявой пленкой, стопок книг прямо на полу, множества газет, ее белых волос и быстрого, сердечного обмена мнениями вылилось в ощущение себя в ином, старом времени. И так это было мирно. Если бы не сюжет из детектива Устиновой - забыла бы, что уже даже не нулевые давно.Три серии умещались в оговоренное и оплаченное. Их четыре. Смотрит на часы, поднимает глаза: "Вам же интересно, чем закончится?". Хитро улыбается. "Конечно", - возвращаю столь же хитрую улыбку. На деле не оставлять ее одну мне хочется больше, чем узнать итог. Не важно, сколько там оплачено. Но вот уже все, если я не засобираюсь домой - просто туда не попаду, свет не ближний. Она говорит, что уйти нормально. И её дочь говорит по телефону то же самое. И ведь действительно нормально, наверное. Они-то уже привыкли. Трудно сдержаться, целую ее, сидящую на стуле, в маковку, глажу по плечам: "Вы молодец!". Оборачивается, озорно: "Отчего так?". Отвечаю. Вынимаю из многообразия медикаментов капли от повышенного и пониженного давления - на всякий случай, ставлю поближе к кровати. Наливаю свежую воду, пишу огромными цифрами свой телефон - мне доехать все же раньше, чем дочери - и никак не могу собраться, но надо. Уже в пальто и открываю дверь. Чувствую ее руку: "Наклонись, дай в щёку-то поцелую". Чуть ворчливо, по родному. Обнимаю и ощущаю одни косточки.
-Обязательно зовите, если понадоблюсь. Я приеду.
-Конечно! Спасибо за такую приятную компанию! Мы сошлись характерами
С соседкой оговорено заранее, она закроет вторую, общую для них обеих, советскую железную дверь. Между ними завязывается разговор. Смотрю на неё в последний раз, и открываются двери лифта.
Очень светлая бабуля.